Близнецы - Страница 30

В голосе слышалась непонятная злоба — спрятанная и, наверное, хорошо спрятанная, но все же заметная. Артем решил, что благоразумнее будет помолчать.

Так, в напряженной, невеселой тишине, они выехали из центра и покатили по шоссе, с одной стороны которого тянулись изуродованные огромными наростами липы-переростки, а с другой — какая-то бесконечная стена в потускневших рекламных плакатах. Низкое серое небо сочилось белесой слякотью — не то снег, не то дождь. Артема вдруг охватило чувство ирреальности происходящего. Все это слишком походило на тягостный, тоскливый сон.

Из водителя вдруг раздался какой-то звук — будто внутри у него лопнул шарик с жидкостью. Артем быстро взглянул на него и отвернулся.

Таксист, скаля неровные желтые зубы, тормозил. Впереди круглела раздутая синей формой фигура гаишника. У Артема екнуло сердце.

— Почему мы останавливаемся? — спросила Гипнос.

— Злые тролли берут здесь дань с путешественников, — ответил за Артема таксист. Оскал исчез и лицо его было пусто, как лунная равнина.

— У вас с документами все в порядке? — зачем-то спросил Артем.

— С документами — да.

Круглолицый, голубоглазый гаишник моргнул мокрыми от снега ресницами и, чуть дернув плечом (что, видимо, заменяло отдание чести), сказал усталым недобрым голосом, — документы, пожалуйста.

Повертев в руках права, он продолжил, — выходите. Осмотрим машинку.

— Командир, мы в больницу спешим, — подал голос Артем.

Гаишник, казалось, только того и ждал. Лицо его расплылось в тонкой улыбке.

— Да ну? — глядя Артему в глаза, спросил он, — в бо-а-а-альницу?

У Артема похолодело в груди и животе.

— Да, — сказал он, — в больницу.

— Командир, вон у нас парень на заднем сиденьи, — перебил его таксист, — на перевязку едем, ты чего?

— Опусти окно, — сказал Гипнос Артем. «Какой тяжелый сон», — скользнула посторонняя мысль.

— Ого, — утробным голосом сказал гаишник, — а что с парнем?

— Прострелили, — быстро сказал Гипнос, — мы в войну играли и…

— Из чего прострелили? — тяжело бухнул гаишник.

— Из пистолета, — сказала Гипнос, — игрушечного.

— Езжайте, — после паузы сказал гаишник. Мокрое от снега лицо казалось неживым, голубые глаза глядели поверх машины, куда-то вдаль, где темно-серая земля сливалась с серым небом.

— Повезло, — сказал таксист, выворачивая с обочины, — правильно я вас взял. У меня, вообще-то, труп в багажнике.

Артем кое-как растянул губы в улыбку.

В полной тишине они доехали до здания больницы имени Рауфхуса — вытянутого вдоль дороги закопченного кирпичного барака, похожего не то на завод, не то на казарму. Голые исковерканные стволы тополей невпопад торчали вдоль дороги, с сонной подозрительностью посматривали на шоссе квадратные маленькие окошки. Над центральным входом поднималась небольшая башенка, украшенная здоровенным чугунным блином часов.

— Здесь? — спросил водитель.

— Да, — угнетенный пейзажем, ответил Артем, — тут, у входа, — он медленно запустил руку в карман, обхватил холодный пластик телефона и, стараясь смотреть в окно, запихнул мобильник куда-то под сиденье.

Машина остановилась. Артем полез за деньгами.

— Не нужно, — обнажил в улыбке плохие зубы водитель.

— Нет, почему…

— Говорю же, вы меня выручили, — засмеялся шофер и подмигнул Артему карим глазом, — давайте, высаживайтесь.

Они вылезли на пустынную улицу; машина, шорхнув шинами, развернулась и умчалась прочь.

Из-под конька низкой железной крыши на них печально посматривали нахохленные воробьи. Много их было, тесно прижавшихся друг к другу, серо-коричневых пуховых шариков, темные глазки сверкали, кажется, вдоль-под всей крыши.

— Странно, — сказал Артем, — рано еще для воробьев.

— Это души умерших людей. По поверью.

— В первый раз слышу, — рассеянно отвечал Артем, высматривая такси.

Улица была совершенно пуста, только вдалеке ковылял кто-то в черном, а вокруг него радостно нарезала круги большая собака.

— Ты помнишь, на сколько мы заказывали машину?

— На 15.30, — голосом отличницы сказала Гипнос. Мальчик стоял к ним спиной, задрав голову к небу и глядя на птиц. Красно-белая повязка мокла под дождем.

— Еще полчаса, значит, — взглянув на чугунный циферблат, сказал Артем, — пошли внутрь.

В просторном холле, отделанном скользким белым мрамором, было тихо, прохладно и сумрачно.

Сидевший в гардеробе старик, похожий на домового, не поднимая очков от скабрезной газетенки, постучал ручкой по стойке. Пришлось раздеться.

— На перевязку? — осведомился старик.

— Ммммда, — неуверенно протянул Артем. Он начал жалеть о том, что они решили подождать здесь.

Старик уже открыл было рот — несомненно, чтобы направить их в какой-то кабинет на какой-то этаж — как в секундной тишине Танатос щелкнул пальцами. Старик замер с открытым ртом.

— Пошли, — дернула Артема за рукав Гипнос, — пока он не опомнился.

Они укрылись на лавочке за кофейным автоматом.

— Что ты с ним сделала? — спросил Артем, протягивая девочке пластиковый стаканчик.

— Это не я. Это Танатос показал ему его смерть, — она вопросительно посмотрела на брата; тот кивнул, мрачно глядя, как они потягивают горячий кофе.

— Тебе нельзя, — вздохнул Артем, — извини.

А старик-гардеробщик, похожий на домового, видел в это время белый потолок, и белую простыню, под которой смутно угадывалось тело, и свои руки, лежащие на этой простыне. Все это словно бы плыло в молочном, золотисто-дремотном свете. И только от сердца расходилась по всему телу черная боль. Боль нарастала, будто гул приближающегося самолета, он услышал далекий, приглушенный лай, и вдруг резкая вспышка ослепила его. Теперь не было ничего, кроме черной боли, роем хищных насекомых заполонившей его тело. А потом и боль исчезла, и старик очнулся: со скабрезной газеткой на коленях и ручкой, зажатой в пальцах. На крючках еще покачивались куртки, но посетителей не было. Старик посидел немного, держась за сердце, а затем пошел в свою каморку при гардеробе — выпить чаю с мятой да пожаловаться на здоровье, бедность и пациентов фотокарточке давно умершей жены.