Близнецы - Страница 36

Несколько удивленный, но все еще больше сердитый и думающий больше о завтраке, чем о непонятных переменах, Вова осторожно спустился вниз.

Дверь в коридор тоже не открывалась. Тут уж Вова не стал тратить время на церемонии и, подстегиваемый переходящим уже в страх беспокойством, замолотил в дверь ногами. Не тут-то было! Дверь сносила все удары с насмешливым равнодушием — крепкая, не пружинящая даже поверхность как-то сразу давала понять, что долби-не долби, а так все и будет: дверь цела, а ты внутри.

Вова поднялся к себе, уселся на кровать и попытался обдумать сложившееся положение. «Что все это может значить? Привезли, заперли и… Бросили?» — что-то подсказывало ему, что весь флигель сейчас пуст, необитаем, — «Непонятно, зачем. Правда, откуда мне знать, что для Нечаева логично и естественно? Но не это сейчас важно, дело в другом.»

Тут взгляд его упал на окно. Весна! Это не потепление, это настоящая уже весна! Радость и нечто вроде надежды еще несмело, украдкой, подкрались к его сердцу, как первые приливные волны, тонким накатом покрывающие сухую толщу песка.

«И окурок!» — осенило Вову, — «На лестнице лежит самый настоящий, вполне современный окурок, с поролоновым — или губчатым, или каким-то еще — фильтром в оранжевой бумаге». Конечно, это ничего еще не доказывало. Быть может, в мелочах прошлое и настоящее здесь смешиваются, просачиваются друг в друга. Но все же… Да, очень могло быть, что он дома.

Вова вышел на лестницу, с неземной радостью вытащил из грязи окурок и окончательно обнадежился, прочитав знакомую надпись — «Петр І».

Он еще помолотил в дверь и даже попытался высадить ее плечом, но ничего не вышло. Неудача не расстроила Вову, он находился в том счастливо-возбужденном состоянии, когда ни для каких огорчений в сердце просто нет места, и даже действительно горестная, страшная весть встречается самое больше истерическим смехом.

Он снова поднялся и, поскрипев рамой, распахнул окно. Свежий ветерок охолонул лицо, Вова высунулся и поглядел вниз. Второй этаж, да и снег сошел — прыгать, пожалуй, рискованно будет.

По счастью, рядом с оконным проемом проходила водосточная труба. Вид у нее был не слишком обнадеживающий, но выбора не было.

Вова встал на подоконник, чуть дрожа — и от холода, и от волненья — развернулся, подставив спину солнцу и ветру. Одной рукой держась за деревянный переплет, он осторожно перегнулся в сияющую солнечным светом и голубизной не неба пустоту и обхватил мокрый металл трубы. Ладонь скользила, смазывая сотни крошечных, очень холодных капелек. Вова на некоторое время замер в этом неосновательном положении, затем решился и одним рывком перебросил тело на трубу. Дальше было просто — во всяком случае, до определенного момента.

Потому что едва он, переведя дух, коснулся подошвами влажной, пружинящей земли, как сзади раздался молодой, неуверенно-строгий голос: «Немедленно покиньте территорию усадьбы! Иначе я сейчас же вызываю полицию!»

Сокрушенный этой последней неожиданностью, Вова медленно и как-то неловко — хотя какая тут нужна ловкость? — повернулся. Перед ним стояла худенькая невысокая девушка с коротко остриженными русыми волосами и нежной полупрозрачной кожей. На ней было простое светлое платье какого-то вневременного кроя и серый кардиган из грубой шерсти.

— Я сейчас же вызываю полицию, — повторила девушка. Она походила на выпускницу педагогического вуза, поставленную лицом к лицу с первым школьным хулиганом.

— Я сейчас уйду, — хрипло сказал Вова, прокашлялся и добавил, — не надо никого вызывать.

Девушка неожиданно чихнула и Вова, стремясь произвести хорошее впечатление, вежливо сказал, — будьте здоровы.

— Спасибо, — ответила девушка и снова чихнула, — вы кто такой? Что вам здесь нужно?

— Я Ольницкий, Евгений Васильевич, — сдуру брякнул Вова и тут же пожалел. Хотя что еще было говорить? Я — беглый арестант Владимир Парин?

— Не может быть! — воскликнула девушка и даже всплеснула ладонями, — меня зовут Мария Львовна. Я смотрительница музея-усадьбы Ольницких.

Кажется, Вове наконец повезло.

Холодная бледно-желтая штукатурка осыпалась с высоких просторных стен, по широким пустынным коридорам гуляли сквозняки, огромные окна наполняли весь дом чистым бело-голубым светом. В бывшей дворницкой все было так же, но хоть габариты помещения были человеку 21-го века привычнее, чем брошенные просторы барских комнат. Вова и Марья пили чай и разговаривали.

— Так вы из Парижа? — весело спрашивала хозяйка усадьбы.

— Э-м-м… да. Решил съездить на Родину, пока можно.

— А что, потом нельзя будет?

— Не знаю, — смеялся Вова, — если смотреть в перспективе, к вам и от вас можно только в краткие периоды исторического времени.

— Не думаю, что так уж все плохо. Вы где остановились?

— Я? — удивился Вова, — я нигде не остановился, у меня все украли.

— Как! — ахнула Марья, пожалуй, излишне аффектированно, и Вова подумал, что она вовсе не дура и ухо с ней надо держать востро.

— Очень просто. Сбили с ног, а пока я поднялся, вещей уже не было.

— Это не украли, это ограбили, называется. И что же потом?

— Потом… — задумался Вова, — я подумал, все равно сейчас в полицию идти, консула вызванивать. Так можно попробовать домой залезть.

— Не очень понимаю, как из первого следует второе, — строго сказала Марья.

— А что? Это серьезное правонарушение? — забеспокоился Вова.

— По-разному может быть, — задумчиво протянула Марья, — простите, как, вы сказали, вас зовут?