Близнецы - Страница 37

— Евгений Васильевич, но лучше просто Эжен. Мне так привычнее.

— Здесь когда-то жил Евгений Васильевич Ольгинский.

— О, я знаю. Кажется, он был связан с революционерами?

— Кажется, — кивнула Марья, — но точно нельзя знать. Как раз в те годы Крайск сгорел — почти дотла, страшный был пожар; город, считай, заново заселили, почти все прежние погибли в огне. И все — почти все — архивы сгорели. Так что в истории нашего города много белых пятен.

— Так это же хорошо! Так вам интереснее работать, разве нет?

Девушка вздохнула, — вы зря сюда приехали, Женя.

— Почему?

— Долго объяснять. Вообще, не понимаю, как вы в город-то попали. Впрочем, вы же Ольницкий… — она встала, смела ладонью крошки со стола. — Попробуйте уехать. Немедленно. О полиции и консуле лучше пока забудьте. Там заявление настрочите, — она усмехнулась, — на большой земле.

Очень довольный тем, как все обернулось, Вова шел по Крайску и с интересом глядел по сторонам. Вот у круглосуточного магазина — почти там, где стоял кабак — толпятся большеголовые, краснорожие мужики в кожанках, спортивных костюмах, скособоченных пуховиках и ностальгических кепках таблеткой. Слышится невнятная хриплая ругань, сглатываемые междометия. Вот проходит, аккуратно обходя лужи и деловито принюхиваясь, поджарый черный пес.

У сверкающей свежевымытыми стеклами школы — бурливая толпа малышни. У детей худые, бледные лица, странно искажаемые улыбками, подмигиванием, выражениями самых разнообразных чувств.

Угрюмый бетонный куб мэрии. У стеклянных дверей — молодые люди и девушки, сверкающие белоснежными воротничками и манжетами, дорогими оправами очков и сдержанным глянцем кожаных портфелей. Слышится невнятная хриплая ругань, сглатываемые междометия.

Вова шел по широкой прямой улице, вдоль которой, кажется, и был выстроен Крайск. За спиной остался мост — тот самый мост, из тяжелого зимнего сна — далеко впереди желтело здание вокзала. Людей на улицах было немного, машин — еще меньше, но вот разнообразная полудомашняя живность, кажется, процветала, плодилась и множилась. Вслед Вове поворачивали изящные головы сидящие на окнах и крышах многочисленные коты, косились из подворотен беспородные псы самых разных габаритов и окрасов, перелетали, следуя за гостем, с дерева на дерево, с карниза на карниз, стайки воробьев.

А в лучах молодого весеннего солнца медленно поворачивались многочисленные флюгера в виде красных петухов. Кованые алые петушки с угрожающе поднятой лапой и остроязыким гребнем венчали каждую крышу. И над оседающим старинным особняком, и над посеревшей от дождей блочной пятиэтажкой, и даже над мрачным кубиком мэрии — всюду тревожно алели птичьи силуэты.

И, не довольствуясь этим, многие еще выставляли на балконах, вывешивали из форточек, цепляли к карнизам красных птиц. Вова вспомнил слова Марьи о давнем пожаре и подивился местным традициям.

Вокзал был пуст, тих и, кажется, брошен.

В холодном, продуваемом быстрыми сквозняками, зале гулко отдавались негромкие Вовины шаги. Он остановился перед огромной, в полстены, мозаикой на революционную тему. На темном грозовом фоне изможденные рабочие в черных кожанках в штыковую атаковали бесстрастных усатых офицеров в белом. Но и тут — что и заинтересовало Вову в мозаике — были петухи. Ярко-красные птицы с кривыми клювами и растопыренными когтями неслись, хлопая крыльями, над пролетарским войском. А один из офицеров даже целился в стаю кроваво-огненных птиц.

Ни одна из трех касс не работала. В окошках было вывешено расписание. «Крайск — Свердловск, 05.00, 19.00; Крайск — Пески, 12.00». Давно уже не Свердловск, а Екатеринбург, — подумал Вова и пошел прочь. Делать здесь, очевидно, было нечего.

— Извините, вы не знаете, а как уехать из города?

Старичок удивленно заморгал выцветшими голубыми глазами, переложил из руки в руку авоську и ответил, — так вот он, вокзал. Езжайте себе, молодой человек…

Голос у него был такой слабый, что Вове стало стыдно.

— Да, конечно. Извините.

— Скажите, а вы не знаете, как отсюда уехать?

— Нет, а куда?

— Куда-нибудь. В Свердловск.

— Понятия не имею.

— Извините, как я могу отсюда уехать?

— Уехать?

— Уехать.

— Идите все время прямо, увидите вокзал…

— Он не работает.

— Серьезно? Тогда не знаю.

— Извините, а здесь есть автобусная станция?

— Да.

Вова воспрял духом, — не подскажите, как к ней пройти?

— Не знаю, ни разу там не был.

— Тогда с чего вы взяли, что она есть?!

— Должна быть.

— Скажите, как отсюда можно уехать? — обратился Вова к симпатичной девушке в брючном костюме, курившей у дверей мэрии. Уж здесь-то, — решил он, — должны знать.

— А что такое? Пойдемте, я немедленно зафиксирую вашу жалобу! — заволновалась девушка.

— У меня нет никаких жалоб.

— Тогда почему вы хотите уехать?

— Вы можете отвезти меня в Свердловск?

— Ни х*я ты, Вася, наглый…

— Вы можете отвезти меня в Свердловск? Я заплачу.

— Не, не поеду.

— Почему?

— Долго слишком, и в обратку никого не найти. Короче, нерентабельно.

— Я заплачу, я же сказал.

Водитель только покачал головой.

Измученный этими бессмысленными расспросами и доведенный до отчаяния неизменным удивлением, возникавшим в глазах аборигенов при вопросе: «Как покинуть Крайск?», Вова побрел обратно к усадьбе. Посмурневшие к вечеру воробьи устало поклевывали что-то с тротуаров. Многочисленные коты и кошки, восседающие на крышах, балконах и подоконниках, теперь не обращали на Вову внимания. В синих дымчатых сумерках поскрипывали, медленно поворачиваясь вслед ветру, красные петухи. Кажется, в Крайске стало одним жителем больше.