Близнецы - Страница 61

Аня сама вызвалась проводить их через лес к полузаброшенному полустанку, с которого, двигаясь по железной дороге прочь от города, они вышли бы на федеральную трассу «Москва-Свердловск». У них были неплохие карты, у этих первых эльфов. И еще у них были деньги. Артем страшно удивился, когда Ян открыл здоровенный клетчатый баул и на дне его обнаружилась россыпь пачек тысячных купюр.

— Откуда? — просто спросил Артем.

— Экспроприация, — мечтательно улыбнулся Ян, протягивая Артему одну пачку. Позже практичная Гипнос пересчитала деньги — ровно двадцать пять тысяч.

— А если бы мы были просто… — Артем не мог подобрать слово, — ну, просто взрослый и двое детей. Что бы вы сделали?

— Тебя, скорее всего, убили бы, — ответила Аня, — а детей напоили бы… кое-чем. И дети стали бы эльфами. Ваня неплохо разбирается в травах, грибах. На биохимика учился.

— Ну да, — через какое-то время сказал Артем, — и правда, как в сказке получается. Воруете детей, не пускаете людей в лес. Молоко вам еще на крылечках не оставляют?

Аня ухмыльнулась, — не молоко, а водку и консервы. Приносят на опушку.

Они вышли из леса и побрели по заросшему высокой, росистой травой полю к видневшемуся впереди полустанку. Под ногами хлюпало и, как выяснилось, с неба накрапывал грустный серенький дождик.

— Ну все, — когда до полустанка оставалось еще метров триста, Аня остановилась, — дальше сами.

— Хорошо, — сказал Артем, — спасибо.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулась Аня, — пока, — и мгновенно исчезла за шелестящим пологом дождя.

— Пока, — эхом повторил Артем.

— До свиданья, — хором сказали близнецы.

* * *

Измочаленная, раскисшая грунтовка тянулась по заболоченной буро-зеленой равнине. Впереди чернели на фоне закатывающегося солнца острые крыши изб. Вдоль дороги бродили на костистых, мозолистых ногах цапли и поглядывали круглыми птичьими глазами на пришельцев. Недоброжелательно так поглядывали.

— Не люблю я их, — вздохнул Авось.

— Что-то рано они в этом году, — невпопад согласилась Катя.

— И здоровые какие, — с опаской поглядывая на шлепающую за ними еще от школы птицу, сказал Авось, — что ей лягушки. Она зайцев может ловить.

Цапля приостановилась и пронзительно, недобро закричала.

Авось вздрогнул и приблизился к сестре.

— Не стыдно тебе? — укоризненно спросила Катя, — как ты такой в армию пойдешь?

— А я в армию не пойду, — заявил Авось, — у меня душа за Россию не болит.

Авось был единственный в своем роде восьмилетний диссидент. Цапель он боялся, а отстаивать свои убеждения, хоть перед всей Грязевкой, не боялся нисколечко. Хотя, в сущности, патриотически настроенные старшеклассники представляли для Авося много большую опасность, чем равнодушные цапли. Но, как уже было сказано, цапель Авось боялся, а людей — нет.

— Смотри-ка, огонек, — сказала Катя.

Размытый желтый цветок колыхался на буром, мутно зеленом фоне. И виделся черный силуэт у костра.

— Слышь-ка, играет, — удивился Авось.

И правда, ветер донес до них обрывок простой и радостной мелодии.

О тебе узнал я/Во вчерашнем странном сне/Все, что я увидел/Будет вечно жить во мне.

Доносился тонкий красивый голос.

— Пошли? — оживленно кивнул Авось.

— Нет, — сказала Катя, — домой пора. И вообще…

— Да брось ты, — сразу забыл все свои страхи Авось, — это наши, с Грязевки.

— Если и с Грязевки, то не наши, а наш, — заметила Аня.

Но Авось уже кричал и размахивал руками, смело разгоняя цапель — с себя ростом, если не выше.

— Авось! — не строго, а скорее обреченно прикрикнула Аня и поплелась, хлюпая резиновыми сапогами, за ним. Не брат, а наказание какое-то.

А Авось уже несся вперед по заболоченной, раскисшей равнине к мутному желтому огоньку. И причудливыми взвихрениями вился за ним его красный дождевичок.

Катя невольно ускорила шаг. Авось был уже далеко и ближе к незнакомцу, чем к ней. Конечно, бояться вроде бы нечего. Грязевка, она Грязевка и есть, но все же…

Катя вдруг поняла, чем ее так тревожит костер, и пустое небо, и мчащийся впереди огромной алой бабочкой Авось. Это желтое, напоенное горячечным жаром, пятно на мутном фоне коричневых и тускло-зеленых пятен напомнило ей картину «Отчаяние». Художника Катя не помнила (хотя он был какой-то знаменитый), но помнила саму картину и картина была страшная.

— Авось! — крикнула еще раз Катя, и мальчик приостановился, а красный дождевичок, взметнувшись последний раз, опал. Обольщаться, впрочем, не стоило: Авось продолжал идти к костерку. И музыка — простая, веселая и очень бодрая, юная, что ли — теперь звучала намного громче.

О тебе узнал я
Во вчерашнем странном сне
Все, что я увидел
Будет вечно жить во мне
Если ты захочешь
Обо всем мне рассказать
Ветер знает, где меня искать

Голос был тонкий, нежный, но с какой-то хрипотцой в глубине.

Авось отдышался и снова побежал. Краем глаза он видел далекие черные крыши родной Грязевки и заходящее за ними солнце.

Весенний день
Попался в это небо
Я вспомнил, где я не был
О чем мечтал
Остановиться мне бы
Но я
Всю ночь не спал

Пел сидящий у костра дядька и по голосу слышно было, что он улыбается. Авось мчался вперед, из-под резиновых сапожек летели во все стороны мутные брызги и пустое, далекое небо равнодушно, неумолимо темнело.

— Ой, — сказал Авось и остановился, — а вы кто?

Дядька был незнакомый и совершенно точно не Грязевский. Хотя бы потому, что никто в Грязевки, даже старики, шляп не носил. А этот был в черной круглой шляпе. Из-под шляпы торчали в разные стороны сальные патлы и торчало лицо, поросшее войлочной щетиной.