— Я — путешественник, — улыбнулся дядька, показав очень большие и очень белые зубы. Ни у кого в Грязевке таких зубов тоже не было.
— Ясно, — растерялся Авось, — а я мимо проходил… И слышал, как вы играете.
— Ясно, — эхом повторил дядька и одним быстрым, округлым движением снял гитару с колен, сунул ее куда-то за спину и вдруг оказался рядом с Авосем.
— А это кто за тобой идет?
— Сестра, — ответил Авось и отступил на шаг.
— Аа, — протянул, дыша ему в лицо, дядька и тут же очутился на прежнем месте у костра.
— Как вы это проделываете? — спросил Авось.
Дядька, кажется, не услышал. Он выудил из кармана длинную деревянную ложку и помешал булькающее в котелке красно-коричневое варево.
— Вы с Грязевки?
— С хутора, но там недалеко. Из школы возвращаемся.
— Я думал там остановиться, — задумчиво протянул дядька и сдвинул шляпу на затылок.
«Так ведь он совсем молодой!» — подумал Авось.
— Где, в школе?
— Нет, в Грязевке, — он еще помешал варево и осторожно снял котелок с огня, — но ты прав, можно и в школе.
— Хочешь? — он зачерпнул дымящегося, ароматного варева и протянул ложку Авосю.
— Мне, наверное, домой пора, — неуверенно сказал Авось.
— Наверное, да, — кивнул, улыбаясь своими роскошными зубами, дядька, — но давай сначала с твоей сестрой познакомимся, — и подмигнул.
Авось неуклюже оглянулся — Катя, такая взрослая, тринадцатилетняя, была уже совсем рядом. Шла к ним и, встретившись взглядом с Авосем, укоризненно покачала головой. Авосю стало как-то повеселее.
А Катя шла и думала: что сказать и, главное, как? Просто подойти, взять брата за руку и заявить: «Извините, нам домой пора»? Или так: поздороваться с мужиком, а потом сказать Авосю: «Пошли скорей, мама ждет»? Лучше, наверное, так. Чтобы мама ждала.
Но когда она подошла к костру, все слова вылетели из головы, да и мужик в дуратской шляпе заговорил первым:
— Это вы со школы?
— Да, а…
— А чего так поздно? — тут же перебил ее мужик.
— Школа в поселке, далеко идти. Извините, нам… — зачастила Катя, но мужик опять не дал договорить.
— А со всей Грязевки только вы в школу ходите?
— Нет, — после крошечной, но сразу же выдавшей ее паузы, сказала Катя, — не од…
Она даже не успела договорить. Одним движением мужик оказался рядом с ней и ударил невесть откуда взявшимся ножом под ребро. Авось вскрикнул и бросился к дороге, но мужик уже был тут как тут. Лезвие неощутимо прошлось по горлу, Авось булькнул и упал.
Красное закатное марево разливалось по горизонту и в этом мареве тонули острые черные крыши далекой деревни. Огромное пустое небо висело над заболоченной, буро-зелено-желтой равниной. А у раскисшей грунтовки горел маленький костерок.
Не снимая шляпы, мужчина медленно отпиливал Авосю голову и вполголоса напевал и подсвистывал:
Как для географа карта,
Фьить-фьють,
Как для пилота штурвал.
Он на секунду остановился, утер рукавом пот со лба.
Фьить-фьють,
Стильный оранжевый галстук
Мне верным спутником стал.
Он наконец отпилил голову и подпихнул ее в костер — лицом к огню.
Взялся за Катю. Нож скрипел по костям, хрупали сухожилия. От костра запахло палеными волосами. Мужчина пыхтел и продолжал петь:
Как для географа карта,
Как для пилота штурвал,
Стильный оранжевый галстук,
Мне верным спутником стал.
Он сбился, перевел дыхание и завел уже другую:
Любите девочки
Простых романтиков
Отважных летчиков
И моряков.
Бросайте девочки
Домашних мальчиков,
Не стоит им дарить
Свою любовь.
Аккуратно подложил Катину голову в огонь — с противоположной стороны. Затем спохватился, чертыхнулся, вытащил и кое-как обкромсал ножом волосы. Сунул обратно. Авось уже весь обуглился.
Затем мужчина раздел куцые безголовые тела, связал одежду в узелок и забросил в топь. Брезгливо выплеснул похлебку на землю и долго, обстоятельно готовил себе ужин. А затем со вкусом ел под широким звездным небом.
Они брели по шпалам уже довольно долго: Артем впереди, по раскисшей земле, близнецы сзади. Сначала они пытались приноровиться к расстановке шпал и шагать только по ним, но ничего не вышло, и теперь просто ковыляли по сырому шуршащему гравию.
— Далеко еще? — спросила Гипнос.
— Не знаю, — не оборачиваясь, ответил Артем, — до рассвета-то добредем.
Рюкзак тяжело оттягивал назад и вниз, лямки натирали плечи, ноги болели страшно, будто мышцы превратились в тяжелую черную резину. Артем попытался подсчитать, сколько они уже в бегах. Получалось, с облавы у Андрея прошел всего один день — Господи, всего один день, а как тяжело, как страшно, и сколько еще бродить так, по грязи и крови — неизвестно. В черном железе рельс тускло бликовали звезды, где-то далеко-далеко посвистывали машины — и водители в них, уверенные и целеустремленные, властно развалившиеся в удобных креслах и твердо взирающие на уносящуюся под колеса ночь.
Артем остановился, снял рюкзак и уселся на него.
— Привал, — объявил он.
Дети медленно, аккуратно сгибая измученные ноги, уселись на мокрое пористое дерево шпал.
— Сколько еще нам нужно скрываться?
— Месяц, — устало сказала Гипнос, — может, меньше. Эти эльфы…
— Первая ласточка?
— Именно.
Танатос молчал, прикрыв глаза и трудно дыша. Артем вытащил сигареты, закурил. Белый дым поплыл куда-то вдаль по темно-синему небу. Помолчали.