Близнецы - Страница 38

Вова открыл калитку и прошел в сад. Он еще издали увидел Марью — тоненькую белую фигурку меж высоких бледно-желтых колонн. Марья помахала ему и Вове стало чуть легче на душе.

— Ну как?

— Как видите. Я все еще здесь.

— Да, — грустно сказала Марья, — из Крайска нельзя уехать, но я все-таки надеялась, что у вас получится.

— Звучит не очень-то гостеприимно, — пошутил Вова.

Она чуть улыбнулась, — сходите, купите водки. Поговорим.

Вова мучительно покраснел, — у меня нет денег.

— Ах да, вас же ограбили, — Вове послышалась в ее голосе легкая насмешка, — держите, — она протянула ему пятисотрублевую купюру.

— Не слишком много?

— Купите три бутылки, — насмешливо отвечала Марья, — и не надо так демонстративно удивляться!

— Так вокзал теперь заброшен?

— Ну да.

Они расположились во все той же дворницкой. За окном была густая холодная синь, слышались таинственные весенние звуки — шорохи, шелесты, тихая капель, потрескивания и поскрипывания старого дома.

А здесь простые беленые стены ярко освещались прикрытой толстым стеклянным колпаком лампочкой, угрожающе хрипел из магнитофона Том Вэйтс — на самой низкой громкости, только чтоб слышно было — а на чистых досках непокрытого стола стояли два граненых стакана, половинка черного хлеба, пластиковая тарелочка с нежно-белыми головками соленого чеснока.

— Когда я только приехала, еще ходили электрички в Пески.

— Что за Пески?

— Поселок, — она на мгновение задумалась, — да, наверное, просто поселок под Крайском. Довольно странное место.

— Оттуда-то можно уехать?

— В Крайск — да, — засмеялась Марья.

— Вот черт. Неужели это серьезно?

— Да. Вы, вообще-то, странно реагируете. Я первое время рвала и метала.

— Так вы не из местных?

— Нет. Училась на искусствоведа, случайно нашла упоминание об усадьбе Ольницких. Уникальном, якобы, шедевре русского классицизма.

— А что, на самом деле не уникальный?

— Говно, — вздохнула Марья и выпила, — да какая разница?

— И что дальше?

— Что-что. Местные жители город не покидают. Вообще никогда. Автобусов нет. Поезда ходят только до Песков. Теперь, оказывается, и туда не ходят. Так страшно было! Словно все вокруг участвуют в каком-то заговоре или спектакле, и только для тебя одной все по-настоящему. Я уже и машину пыталась угнать, и пешком уйти…

— И как?

— Как видите. Я здесь.

Помолчали. She was a middle-class girl, — завел Том Вэйтс.

— Вот-вот, — засмеялась Марья, — именно так… Да. А после того угона со мной поговорил мэр. Чего вам, говорит, тут пропадать. У них ведь и зона своя есть! Меня сюда определили. Определили… Знаете, эти старые выражения иногда очень точны.

— Ясно, — сказал Вова и с силой затушил окурок.

— Что вам ясно? — с любопытством спросила Марья.

— Что отсюда так просто не уехать. Или вообще не уехать.

— Что-то здесь не так. Почему вы не возмущаетесь, не злитесь, не обвиняете меня во лжи?

— Глупость все это, — вяло сказал Вова.

— Вы что, сирота? У вас кто-нибудь остался в вашем Париже?

Вова разлил водку, закурил. There’s a world going on underground, — торжествовал Вэйтс.

— Я не из Парижа. Я из Питера.

— Угу, — кивнула Марья, — и как здесь оказались?

Вова засмеялся, — знаете, даже не сформулировать. Если в двух словах, то меня похитил призрак Нечаева и привез сюда.

— Зачем?

— Не знаю.

— Это все-таки не объясняет вашего спокойствия.

— Почему? Объясняет. Я особенно и не рассчитывал, что все будет вот так здорово.

— В каком смысле «здорово»? О чем вы?

— Я сидел в тюрьме. И не рассчитывал, что вот так запросто, за красивые глаза, мне организуют побег. Я был прав. Никакого побега не было, просто камера теперь побольше. Да и вообще, может, все это мои бредовые видения. Очень может быть. Вчера здесь была зима 19-го века, а сейчас — весна 21-го. Похоже на бессвязный бред.

Марья, страшно пораженная этой мыслью, глядела на него во все глаза.

— Я не продукт вашего бреда. Я существую. Я уверена, что существую.

— Да, конечно. Простите, глупо ляпнул.

— Чушь какая-то, — Марья тряхнула головой, — за что вы сидели?

— Ни за что, — привычно брякнул Вова.

Замолчали. London bridge is falling down, — равнодушно хрипел Вэйтс. Они молча пили, дымили сигаретами, любезно двигая друг другу пепельницу и все глядели в медленно темнеющее небо за окном. Но, не успев еще совсем спрятаться в темноту, начало светлеть — будто медленно, по капле, размывали краску. В саду запели птицы.

— Я иду спать, — наконец сказала Марья и отвернулась от окна, — можете оставаться здесь. Обустраивайтесь сами.

— Спасибо, — кивнул Вова.

Обустраивать было нечего. Он вытряхнул пепельницу, допил водку. Выключил магнитофон. Стянул носки, расстегнул рубашку и, укрывшись в пальто, лег прямо на стол. За окном алел восток.

А когда он проснулся, в черное стекло бились мириады хрупких ледяных камикадзе, и выл под крышей ветер, а на столе горела керосиновая лампа, и сидел, глядя прямо на него, усатый бледный мужчина в старинной одежде.

— Доброе утро.

— Доброе, — кивнул Вова, — вы так и смотрели на меня всю ночь?

— Нет.

— Скоро этот город сгорит. Сгорит на хер, — с непонятным злобным удовлетворением сказал Вова.

Нечаев пожал плечами.

За окном заливисто заржала лошадь, послышался грохот чего-то падающего. Вова сел на кровати, отыскал носки, и, отчего-то смущаясь и злясь на себя за это смущение, натянул их.

— Что вам нужно? — враждебно спросил он.