Близнецы - Страница 39

— Вы знаете, что в городе происходят убийства?

— А мне-то что?

— Да ничего, — сказал Нечаев и вдруг весело улыбнулся, — разве что в народе ходят слухи, что девок, мол, баре губят. А начало убийств совпадает с вашим приездом.

— Что вам от меня нужно? — устало спросил Вова. Во вчерашнюю весну и маленький, по-своему красивый городок под сенью красных флюгеров уже не верилось.

— Пойдемте завтракать, — сказал Нечаев.

На завтрак были поданы сушки и чай. Сидели в кухоньке; печь дышала густым, смоляным теплом. Вове вспомнился вчерашний — позавчерашний? — танец Марфы.

— Скажите, эта старуха, кто она?

— Марфа? Бывшая кормилица Евгения Ольницкого. Голубка дряхлая твоя.

— Она в самом деле сумасшедшая?

Нечаев как будто задумался. Пожал плечами, — не знаю. Для вас — да. Для меня, пожалуй, тоже, хоть и не совсем. А для кого-то — нет. А что вам задело?

— Есть дело. Мы с ней в одном доме живем, откуда я знаю, что ей в голову придет?

— Она вполне безобидна, — засмеялся Нечаев, — понаблюдайте за ней, сами убедитесь.

— Посмотрим, — неопределенно согласился Вова, — так что там с убийствами? Я видел вчера утопленницу.

— Первая жертва, — кивнул Нечаев, — только никакая она не утопленница, имейте в виду. А сегодня утром нашли еще одну.

— Опять там? В проруби возле сада?

— Нет. Но тоже недалеко от вас, на заднем дворе кабака.

Вова, мучимый неясными подозрениями, глядел белое, будто присыпанное мукой, лицо Нечаева.

— И что же?

— Да ничего. Так, делюсь светскими новостями.

Вова глядел на него, не решаясь высказать свои чувства.

— Да не нервничайте вы так, — снова засмеялся Нечаев (уж очень он был весел сегодня), — вам не о чем беспокоиться. Способ убийства явно изобличает преступника. Вы же вне подозрений.

— А кто под подозрением?

— Для кого как, — лукаво улыбнулся Нечаев и его белые щеки пошли складками, — да, вы же курите? Держите пока, на первое время, — он протянул Вове засаленный кисет и темную деревянную трубку, — осваивайте. Я пойду, пора.

— Спасибо.

Вова в одиночестве допил чай, налил себе еще стакан, со второй попытки раскурил трубку. Могут они обвинить его в этих убийствах? Вчера он весь день провел в кабаке, его видели. Весь вопрос в том, когда девушка утонула. С чего они вообще взяли, что это убийство? Ах да, она же была раздета.

Может быть, для того Нечаев и привез его сюда — из одной тюрьмы в другую. Прикрыть кого-то, прикрыть себя. Или даже не так. Выставить его убийцей, распустить эти гнусные слухи — но так, чтобы его нельзя было осудить. И тогда разгневанный пристрастным судом народ подымется на революцию. Бред? Да кто его знает.

Скрипнула дверь. Вова оглянулся и уперся взглядом в блестящие пуговицы Марфы. Широкое смуглое лицо казалось нечистым, сивые волосы расчесаны волосок к волоску, как у куклы.

— Здравствуйте.

Марфа молча прошла мимо, чуть дернув плечом — может быть, качестве приветствия — и скрылась за занавеской.

Вова, смущенный, как часто бывают смущены люди чужой грубостью, отвернулся к заледеневшему окошку. По кухоньке стлался сизый дым — ах, с каким наслаждением он курил!

— Марфа! — не без внутренней робости крикнул Вова, — водки!

Из-за занавеси послышался сухой кхекающий звук — будто кошка кашляет. Звук повторился, сдвинулась серая ткань и Марфа молча сунула ему в руку тяжелую бутыль, заткнутую тряпицей. Вова прихватил со стола кружку и, довольный, пошел наверх.

У себя он запалил свечной огарок, отогрел им заледеневшее стекло и устроился на подоконнике. Раскурил трубку, выпил водки и принялся за наблюдение. Пункт был выбран удачно: виден был вчерашний кабак, из трубы которого вился утренний дымок, спускающийся к реке сад, стоптанный снег дороги, бегущий куда-то вдаль экипаж (изо рта лошадей вырывались клубы пара). Тропинка от флигеля к калитке уже натоптана и вчерашние Вовины следы — вниз к реке и обратно — еще не замело.

Город был странно безлюден: копошились у губернаторского особняка крохотные приземистые фигурки, закончили свое невнятное дело, исчезли — и все погрузилось в недвижную белую пустоту. Странно одинокие на просторных заснеженных улицах, собрались к холодному полудню у кабака давешние бородачи, юркнули в черную нору — и снова тишь и безлюдье. Проскакал, стуча по мосту копытами, всадник и понесся дальше, к центру города; быстрыми злыми шагами, поминутно проваливаясь в снег, прошел высокий юноша с длинными волосами — не то семинарист, не то нигилист. Вот и все, а недолгий зимний день уже синел, небо наливалось темным цветом и прозрачное солнце заволокло снежными хлопьями.

Дверь флигелька распахнулась, невысокая широкая фигурка споро двинулась к калитке. Вова соскочил с подоконника и бросился вниз по лестнице. Он натянул пальто, пихнул в карман бутыль, обернул горло пледом и выскочил за дверь. Ветер метнул в лицо пригоршню снежных хлопьев, на секунду ослепил, но впереди раздался металлический вой калитки и Вова бросился на звук.

Кружилась, морочила белым водоворотом снежная вьюга. Приземистая плотная фигурка, черневшая старым мужским зипуном, быстрыми маленькими шажками неслась вперед. Вова, проваливаясь в снег чуть не по колено, и напряженно вглядываясь в снежную круговерть, не отставал.

Шли будто по пустыне — ни домов, ни людей, ни экипажей — ничего кругом не было, только черное небо сквозь белый снег.

Но вот метель поутихла, и Вова обнаружил, что они на кладбище. Высокие корявые липы приостановили снегопад, деревянные кресты сырели в неподвижных сугробах. Кое-где были видны полузаметенные цепочки следов: больше птичьих, но и человечьих тоже.