Близнецы - Страница 44

Вова зябко почесался, поглядел на темноту по углам. Лампа моргнула и разгорелась ярче. Заскрипела лестница — возвращалась Марфа.

— Держи, — она сунула ему в руки желтоватый, сильно пахнущий затхлостью, но, кажется, чистый сверток.

— Поставьте, пожалуйста, самовар, — стараясь держаться на занятых позициях, сказал Вова, — я хочу с вами позавтракать и поговорить.

Марфа молча ушла.

Вова споро переоделся. Белье, виденное им прежде только в исторических кинокартинах — кальсоны с завязками и широкая рубаха с рукавами в три четверти, к тому же довольно ветхое, оказалось впору.

Вова скептически оглядел себя. «Зато по погоде», — утешился он.

Прихватив с собой лампу — на лестнице было темно — Вова сошел вниз.

На кухоньке помаргивала вонючая плошка, красноватым пламенным отблеском сиял толстопузый самовар, дергалось, будто в эпилептическом припадке, пламя крохотного свечного огарка.

На столе была деревянная миска с нарезанным сыром, серый, ноздреватый хлеб и вчерашние сушки.

Марфа бестолково хлопотала у закопченных развалин печи.

Вова сел, поставил лампу посередине стола, залив дергающуюся в тенях комнату ровным оранжевым светом.

— Чего хотел? — спросила Марфа, повернув к нему темное, широкое лицо.

— Почему вы помогаете Нечаеву? Почему не расскажете правды?

Марфа молчала.

— Вы боитесь его? И зачем вообще Нечаеву нужен самозванец? Вы видите, я с вами вполне откровенен и сам признаю свою неблаговидную роль. Но я ничего не знал о Евгении и ничего ему не должен, а вы были его няней. Вам доверили Евгения Ольницкого родители.

Марфа, кажется, скрипнула зубами — тягучий, тонкий звук.

Но Вова решил не сдаваться, — так почему вы ничего не делаете? Даже не пытаетесь?

— Помолчал бы ты лучше, — веско сказала старуха.

— Налейте чаю, — после секундной паузы сказал Вова, — я не знаю, как этим пользоваться, — указал он на самовар.

— Откуда ж ты такой приехал? — усевшись напротив Вовы, спросила Марфа.

— Издалека. Очень издалека. Оттуда, где таких, как Нечаев, давным-давно казнили и заморили по тюрьмам. Я могу помочь.

— Не можешь, — проскрипела Марфа, — сколько Нечаеву лет?

— Не знаю, — удивился вопросу Вова, — лет тридцать, может, чуть больше.

— Почти угадал, — кивнула старуха, — а мы с ним погодки, я даже позже родилась. Видишь, как он человека заездить-то может. Я теперь не то что в матери — в бабки ему могу сгодиться.

— Серьезно? — глупо спросил Вова.

— Серьезно-серьезно, — передразнила Марфа, разливая чай по неуклюжим глиняным кружкам, — серьезней некуда.

— Я тебе говорила вчера. Он бес, настоящий бес. Вьется, крутит вокруг… И смеешься над ним, а потом в силу входит, берет тебя под горло и ведет, куда ему нужно.

— И куда ему нужно?

Марфа молча подвинула ему кружку с чаем, покрутила миску с сушками.

Вова ловко раскурил трубку.

— Марфа, есть водка?

— Есть, — после паузы устало ответила старуха.

— Принеси, пожалуйста.

Марфа неприятно хмыкнула и скрылась за занавеской.

— Те, прежние, тоже пили-гуляли, — сказала она, поставив на стол здоровенную — литра на два, как прикинул Вова — бутыль непривычной формы, — пили-гуляли, пока можно было. Потому можно-то не всегда будет…

Вова разлил водку по кружкам, двинул одну к Марфе.

— Не пугай зря. И потом, что ж ты думаешь, я здесь по собственной воле? Думаешь, мне здесь нравится? Самогонку вашу хлебать.

— А нет? — лихо опрокинув в темное недро глотки сразу пол-кружки, крякнула Марфа, — из грязи да в князи. Усадьба, поместье, фамилия лучшая в городе?

Вова чуть не засмеялся невеселым смехом.

— Это все такая чушь, что ты и представить себе не можешь, — сказал он и (просто чтобы попробовать) закусил водку сушкой, — это все неважно. Будет неважно, уже скоро.

— Вот и он так говорит, — с откровенной неприязнью уперев в Вову круглые черные глаза, сказала Марфа.

— Не согласна?

— Нет, — просто ответила Марфа.

— Тогда зачем помогаешь ему? Почему не объявишь всему городу, что я самозванец?

Марфа мелкими глоточками допивала самогон.

— Потому… Потому что это ад мой, наш с ним. Я за трусость свою расплачиваюсь… и еще за кое-что. А он — за гордыню и подлость. И ничего мы менять не должны, потому это наказание наше от Бога.

Вова оторопел, — то есть я в вашем аду? Каким образом?

Марфа устало пожала плечами, сгорбившись над рюмкой.

Посидели сколько-то в тишине. Метнувшись последний раз, умер огонек свечи. Потрескивала еле слышно сгорающим маслом лампа.

— Можно? — указав на гитару, спросил Вова.

Марфа чуть дернула сгорбленными острыми плечами — мол, делай, что хочешь.

Вова взял инструмент, стер ладонью пыль. И заиграл.

Лунная соната, все то же Bouree, этюды Шопена и Гвитано Гвиницетти (те, что попроще), а под конец — просто забавы ради — «Звезду по имени солнце».

Марфа сидела равнодушно, не поднимая головы, а когда Вова, усталый и нежный, отнял пальцы от струн и аккуратно положил гитару на лавку, только угрюмо кивнула и после долгой паузы добавила, — хорошо играешь. Не по-нашему.

Вова промолчал.

Старуха наконец допила самогон, налила себе новую порцию. Самогон был мутный и как-то густо булькал.

«Вряд ли удастся ее споить», — подумал Вова, — «Она меня перепьет, если только не жульничать».

Но едва он подумал о воздержании, как ему страшно захотелось выпить. Ну что мне за дело? Пожар — и пусть пожар. Не уехать — и черт с ним. Нас и здесь неплохо кормят.