Близнецы - Страница 47

— Вот тебе и заграница, — рассердился Прыжов, — мужик бы такого не спросил.

— Я не мужик, — со всей возможной холодностью ответил Вова, с неприязнью глядя на расхристанного, встрепанного Прыжова.

— Положим, Иван, мужик бы нас без вопросов выгнал бы. Коли бы увидел, что мы в его избе его самогон пьем и его коровой закусываем.

— Не гонят же что-то царя, — насупился Прыжов.

Нечаев засмеялся, — вот так сравнение! А впрочем, ты прав. Только тут, видишь ли…

— Так чем обязан визиту? — повторил Вова, уже, правда, не сердясь — Нечаев умел быть обаятельным. К тому же на самом-то деле это он был здесь в гостях, причем куда в большей степени, чем кто-либо другой.

— Мы пришли на собрание, — сказал Нечаев, — наш кружок — я вам, кажется, говорил, собирается в старом доме.

Он ничего, конечно, не говорил о кружке, Вова это помнил. Но поразила его не обыденная ложь — а опасное совпадение. Только сегодня ему удалось узнать об их группе и даже пробраться в дом — и вот вечером же Нечаев сам совершенно открыто заговаривает с ним об этом. Могла ли Марфа донести? В это верилось с трудом. Но тогда что же?

— Я бы Вас, разумеется, пригласил — продолжал Нечаев, — я в Вас уверен и другие, знай они Ваши заслуги, поддержали бы меня единодушно. Но Вы ведь решили отойти от революционной работы.

Вова смотрел на Нечаева. На бледное неподвижное лицо, на котором как-то отдельно растягивались губы, открывался рот и шевелились усы. На аккуратную бородку, на серый сюртук, на темно-русые волосы и запавшие глаза. Неужели он все знает? Не может быть. Но все-таки, именно сегодня…

— Не слишком много вы пьете перед собранием?

Нечаев засмеялся безо всякой веселости, — этот кружок — сборище дурачья, бесполезная трата времени. Они смотрят в прошлое, вспоминают испанскую хунту, революцию в Нидерландах, еще какую-то чушь… Они смотрят в прошлое, а потому только и могут, что болтать да спиваться по захолустным городкам. Самое большее, на что они способны — это самоубийство. Этого слишком мало для революции и для революционера. Поэтому я с ними пью и развратничаю, — он поморщился и как-то скептически шевельнул нижней губой, будто на секунду задумавшись об этимологии слова «разврат», — чтобы стать их частью. Чтобы потом схватить их и повернуть лицом к будущему. Тогда, быть может…

— Я понял, — глядя прямо в глаза Сергею Геннадьевичу, перебил Вова.

— Вот и молодец, — насмешливо похвалил Нечаев, блеснув стеклянной зеленью глаз, — вот и молодец, — рассеянно повторил он, наливая себе самогону.

Вова, почему-то чувствуя себя неловко, откинулся к стене и раскурил трубку.

— А знаете, что? — наклонившись к нему, дуратским шепотом спросил Прыжов, — а знаете, что убийства продолжаются? Вчера нашли третью жертву.

Вова отодвинулся от круглой, красной, как закатное солнце, щеки Прыжова, от возбужденных мокрых черных глаз.

— Где?

— У самого губернаторского дома, — захихикал Прыжов, — прямо под окошком его превосходительства.

— Тогда с чего вы взяли, что это тот же убийца?

— А как же, — шепотом удивился Прыжов, — убили-то так же, а на такую фантазию, знаете, не у всякого воображения хватит.

— И как убили? — как мог равнодушно спросил Вова.

— Так вы не знаете! — совсем всполошился Прыжов, — да ведь это последняя сенсация, такого и в Европе, кажется, не было. Ну, сейчас вы скажите, слыхали вы о подобном в своих странствиях, или нет? Берут девку, загоняют ей сами знаете куда бутылку из-под шампанского, так чтоб одно донышко торчало. А потом — раз! — он хлопнул по столуладонью, облившись самогоном сам и обрызгав Вову, — и тюк по донышку! И все нутро у девки иссечено. Ну, как, слыхали вы о таком в Европе?

— Нет, — медленно отвечал Вова, — нет, не слыхал. Но в Европе и о крепостном праве давно не слышно.

Прыжов весь как-то поник, склонил сальную, вздыбленную голову над кружкой, — да… Да, наверное, вы правы.

— Иван, — повелительно сказал Нечаев, — идемте, пора. Я вижу уже Анну.

Вова глянул в окно: в тенях сада медленно и путано, будто в невидимом лабиринте, двигался кто-то худой и черный, почти сливающийся с лоснящимся, как виноград, зимним небом.

— До свиданья, — сказал Нечаев, убирая гармонь в потрепанный кожаный чехол, — я завтра еще загляну к Вам.

Вова кивнул, выпуская к потолку густые клубы коричневого дыма.

Прыжов ушел, не прощаясь.

Вова приник к окну. Нечаев, худой, высокий, быстро шел, по-журавлиному высоко поднимая ноги в заткнутых в сапоги серых брюках. Следом хлопотливо и неуклюже переваливался толстый Прыжов. Раз он упал, и Нечаев заботливо помог ему подняться и даже отряхнул шинель.

Неизвестная Анна наконец выбралась из сада. Невысокая, худенькая, туго затянутая во все черное. Только пятнышко лица светлело под черной шляпкой — будто бледный огонек свечи. А у классической коллонады особняка — нелепой на сияющем снегу, под алмазным зимним небом — их уже ждал длинноволосый бородач в темных просторных одеждах.

И от трактира шел быстрым шагом по натоптанной тропинке бледный светловолосый юноша, почти мальчик, в серо-синем гимназическом мундире под распахнутым пальто.

— Кажется, все в сборе, — сказал в своей пыльной комнатенке Вова, — пожалуй, пора.

Он потушил и вытряхнул трубку, пихнул ее в кисет. Уже привычным движением сунул в карман бутыль с самогоном и выскочил в коридор. Заворачиваясь в пальто и обматываясь пледом, он на мгновение задержался у зеркала. «Не может быть», — подумал он, прильнув к серому зазеркалью: на лбу и щеках у него проступал первый весенний загар.