Близнецы - Страница 48

Вова выждал еще минут пять в узком запыленном коридоре, покрытом цепочками разномастных следов.

В щели забитых окон струился серый сумрак, из кухни чуть слышно потрескивали угли, а в зеркале — засиженном мухами прямоугольном зеркале безо всякой рамы — улыбался своему свежеприобретенному загару Вова.

Пора. Наверное, пора, — наконец решился он.

Впереди, за решеткой сада, желтели крохотные низкие окошки кабака. Оттуда доносился невнятный низкий гул голосов и Вове вдруг вспомнилась строчка из прочитанного в тюрьме стихотворения Шторма — «Und durch die Stille braust das Meer/ Eintonig um die Stadt».

Вова повернулся к кабаку спиной и решительно двинулся к особняку, бледно-желтым призраком мерцавшему среди снега и тьмы.

Поскрипывали под его башмаками мириады снежинок и в плавных изгибах светящихся в темноте сугробов крылась какая-то далекая красота, будто намек, может быть, не лишенный иронии, на каноны Микеланджело.

Вова поднялся по широкой заледенелой лестнице, прошел сумрачную коллонаду, распахнул широкие, темные от сырости деревянные створки.

Прорезанная сквозняками темнота, вяло бледнеющий мрамор скульптур, паркет в мокрых слякотных следах. В доме было неожиданно тепло и чуть-чуть пахло отогретыми прелыми листьями.

«Наверное, затопили, — подумал Вова, направляясь в давешний коридор, — неужели я действительно нужен только для этого? Просто чтобы можно было растопить огонь для собрания?»

Вова прошел анфиладой совершенно одинаковых просторных комнат, свернул в коридор, со слабой неприязнью вспомнив вытянутые бесстрастные лица на портретах, и подкрался к маленькой черной дверке, из-за которой слышался уверенный голос Нечаева. Вова приник к замочной щели.

В углу на стуле сидел Прыжов и медленными вялыми движеньями тер лицо. Кажется, он был тяжело и безмысленно пьян.

— Как его еще только взяли сюда? — подумал Вова.

В противоположном конце комнаты сидели рядом Анна и неожиданно молодой бородач и внимательно слушали Нечаева. Самого же Сергея Геннадьевича видно не было и только торчала из-за границы видимого сектора нога с заправленной в сапог серой брючиной.

Светловолосый и белокожий гимназист с раскрасневшимися от мороза щеками сидел на кушетке и, кажется, мало обращая внимания на речь Нечаева, колупал ногтем обивку.

— Народ инстинктивно чувствует правду, — говорил Нечаев, — как ни обманывай, как ни темни, ни топи в невежестве, народ чувствует правду. Голодного, даже дурака и невежу, не убедишь, что он сыт. Вот по городу ходят слухи, обвиняющие в последних убийствах дворянство. Слухи совершенно беспочвенные, а тем не менее все же откуда-то пошли. Пошли они от смутного, неосознанного понимания правды…

— Пошли они, я думаю, от того, что вы сами их распускаете, — вдруг перебил Нечаева бородач, — но это ничего, это так и нужно. Я, — он запнулся, оглядел аудиторию, встал и неловко поклонился, как бы спрашивая разрешения говорить, — я долго об этом думал. Революции нужен толчок, нужна острая ситуация, в которой мы могли бы начать уже работать, начать действовать по-настоящему. Это и мелочь может быть, как гвоздь из песенки, — он опять запнулся, растерянно улыбнулся и оглядел сидящих и равнодушно слушающих его людей. Очевидно, его мучила мысль о том, что он говорит неправильно, неясно и они не понимают его, — отдать жизнь за революцию легко. Но просто чтобы сама эта возможность появилась — жизнь отдать, да не просто так, не за чушь, не за химеры, а на дело ее положить — нужно много еще работать. И тут уж ничего жалеть нельзя и себя, конечно, в первую очередь, — он был бледен и говорил уже решительно, сурово, безо всяких запинок, — да, нельзя себя жалеть! Подумал, все взвесил — и сделал. Даже если подлость, даже если… Душу свою топчи, кромсай, а дело делай! — почти криком закончил он и что-то невыразимо грозное, тревожное исходило в этот момент от него. Но с окончанием речи словно исчез и некий дух, владевший им на ее время. Бородач растерянным и мягким взором, как у отрыдавшего свое горе человека, оглядел темно-красную комнатку с шелестящими на сквозняке обоями и тенями по углам и тихо сел. Худенькая Анна пожала его локоть и негромко сказала что-то. Бородач слабо улыбнулся в ответ.

А еще Вова заметил, что к концу его речи Прыжов весь затрясся, будто в безмолвных рыданиях.

— Именно об этом я и хотел сказать, — раздался спокойный и твердый голос Нечаева, — именно об этом. Революцию на пустом месте не сделаешь. И если нет революционной ситуации, мы должны сами ее создать, а не ждать когда она явится. Этак долгонько ждать может придется. Поэтому предлагаю: организовать поджоги бедных окраин города. И, разумеется, распустить слухи, — тут в его голосу послышалась улыбка, — обвиняющие в пожаре власти. Да их и так обвинять будут, и поделом. Толпа обездоленных, враз все потерявших людей — это уже сила. Да и терять им будет нечего.

Нечаев замолчал и наступила тишина. Прыжов сидел все так же спрятав лицо в ладонях и даже, кажется, чуть покачиваясь от тяжелого, безрадостного хмеля. Бородач и Анна глядели на Нечаева: он — выжидательно, она — с каким-то неясным выражением.

— Вижу, возражений нет, — продолжил Нечаев.

— Вообще-то есть, — вдруг тихо сказал, встав с кушетки, гимназист, — мы в первую очередь защитники народа. Нельзя об этом забывать. Поэтому, — он был уже весь красный и стоял прямо, будто у доски, — поэтому я выдвигаю встречное предложение — поджечь богатую часть города. И, — он вдруг овладел собой и даже как-то озорно улыбнулся, — распостранить прокламации, объясняющие, кто это сделал, зачем и почему.