Близнецы - Страница 69

Но самое главное, с Андреичем нужно было подружиться. Артем понимал, что восемнадцатилетний парень с двумя детьми подозрителен. Особенно учитывая многочисленные телесюжеты о педофилах — бродячих и оседлых, молодых и старых, бизнесменах и дворниках.

Артем не знал о прошлом Андреича и предполагал, что, сойдясь с одним местным жителем, так или иначе станет отчасти «своим» и для всех остальных. На деле же дружба с Андреичем только удвоила бы подозрительность окружающих.

В сенях раздался топот, хлопнула дверь, послышались оживленные и недовольные детские голоса.

— Извините, — кивнул Артем и вышел к близнецам.

В сенях он шепотом напустился на детей, — какая речка? С ума сошли? Вас вся Россия ищет!

— Рано же еще. Там никого не было, — хмуро отвечал Танатос.

— Какая разница, было-не было, — начал Артем, но тут на кухне что-то громко скрипнуло. Все трое как по команде обернулись.

После паузы Артем сказал, — давайте наверх. Там поговорим.

Поднявшись, они прошли в комнатку детей. Близнецы уселись рядышком на раскладушке (в ней что-то хрустнуло, конструкция просела, но устояла), Артем остался стоять.

— Значит так, — сказал он, глядя на них сверху вниз, — не я все это затеял. Так что не надо на меня злиться. Это вообще все ваши дела.

— Вот именно, — пробурчал Танатос, но Артем не обратил внимания.

— Гулять можно ночью и на рассвете. И только со мной.

— Нас все равно видели, как мы приезжали, — возразила Гипнос, — и хозяин нас знает. Будет подозрительно, если мы не будем из дома выходить.

— Пару раз выйдем и днем, — согласился Артем, — но тоже все вместе. Понятно?

— Понятно, — грустно кивнула Гипнос.

— Понятно, — согласился Танатос.

— Теперь по поводу телефонов. Забыл сказать: если мы вдруг все-таки разделимся и надо будет отыскать друг друга, звоним так: два раза сбрасываешь, только на третий говоришь. Если я позвоню и, не сбросив, сразу начну говорить — значит, меня заставляют вам звонить. Бросайте трубку и бегом подальше оттуда. Ясно?

— Ясно, — подумав, ответил Танатос. Гипнос кивнула.

— Вы, если что, звоните так же. Посидите сегодня дома, окей? В шахматы поиграйте. Список заодно составьте, что вам из вещей нужно. Я с хозяином поговорю.

И, прихватив банку с самогоном и сунув под мышку, вышел.

Танатос проводил Артема взглядом, — судя по всему, долго он разговаривать собрался.

— Где твои семнадцать лет? — разухарившись, кричал Андреич. Лысая голова его раскраснелась и гитара звучала уже скорее как ударный, чем как струнный инструмент.

— На Большом Каретном, — устало отвечал Артем.

— Где твои семнадцать бед? — кричал Андреич.

— На Большом Каретном.

— А где твой черный пистолет?!

— На Большом Каретном.

— Где тебя сегодня нет?!

— Там же, — ради разнообразия ответил Артем и пустил колечко к темному потолку. Песня «На Большом Каретном» исполнялась уже далеко не в первый раз.

Андреич, отдуваясь и улыбаясь счастливо, отложил инструмент. Опрокинул стопку самогона, захрустел огурцом.

Артем затушил окурок в ржавой и закопченной консервной банке.

— Да, умели раньше песни петь, — сказал Андреич, — а у вас в Питере что теперь слушают? — он говорил о Петербурге будто о далекой сказочной стране вроде Индии.

— Кто что, — ответил Артем, — демократия же.

Тут новая мысль пришла ему в голову.

— Скажите, а что это все-таки за фотографии? — он кивнул на ближайшую, где черно-белый, до жути документальный Ельцин мучительно и уродливо умирал.

— Это у меня фотограф один жил, — с удовольствием заговорил Андреич, — много-много таких копий понаделал. Что-то увез, а остальные мне оставил.

— Прикольно, — честно оценил Артем, — а что за фотограф?

— Да я не помню уже, — махнул рукой Андреич, — ты пей, пей, не отставай, — и разлил самогон по стопкам. Каким-то образом ему удавалось наливать из трехлитровой банки в крохотные стопочки, не проливая ни капли. Опрокинули еще по одной, закусили.

Артем, решив показать, что и сам не лыком шит (а главное, хоть немного отсрочить следующее исполнение «Большого Каретного»), взялся за гитару. Подумав, он сыграл старинную итальянскую мелодию, простую и печальную, на основе которой Игги Поп написал потом свою знаменитую «In the death car». Андреич заскучал уже на середине, но, как вежливый хозяин, оценил положительно.

— Душевно, — яростно хрустя огурцом, сказал он, — только чего без слов?

— Там нет слов. То есть есть, но они не подходят.

— Ну, это не дело, — пропыхтел Андреич и, будто лихой моряк красавицу, подхватил гитару, — давай нашу любимую!

Артем, не раздумывая, выпил, и подхватил вслед за Андреичем:

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном!

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном!

А где твой черный пистолет?

На Большом Каретном!

Танатос стоял у окна, глядел на покрытые бледными, нежными почками яблони и прислушивался к нестройному пению.

— Опять, — сказал он и его губы скривила тонкая усмешка, — это какой уже раз?

— Не знаю, — ответила Гипнос, — я сбилась.

— Невозможно так сидеть, когда они веселятся.

— Вообще-то Артем прав, — неуверенно сказала Гипнос.

— Да брось ты! В город же не будем выходить, так, вдоль речки пройдемся. Там и нет никого.

— Давай сегодня дома посидим.

Танатос отвернулся от окна, грустно посмотрел на сестру, — как в тюрьме, ей-богу. Ну, давай тогда в шахматы.

А пьянка тем временем продолжалась. «На Большом Каретном» была сыграна еще Бог знает сколько раз и смрившийся Артем даже вытащил гармошку — чтобы хоть как-то разнообразить музыку. Они переместились из завешенной жуткими фотографиями кухни в сени, а оттуда — на лавочку пред домом, в прекрасные весенние сумерки. Исслезившийся Андреич рассказывал о своей американской эпопее и сошедшей с ума Шапкиной, а Артем сидел, задрав голову, и то ему казалось, что небо с пугающей быстротой падает вниз, то что он сам летит в глубокую пустоту, к первым звездам. Печально и красиво блеяла привязанная коза, белея шкурой в густых сумерках. Где-то далеко играла музыка — Артему казалось, что та же самая, утренняя. Он встал, с трудом оторвавшись от неба, поглядел кругом. Андреич дымил беломором и серый дым столбом поднимался вверх. Артем пошатнулся, оперся о плечо Андреича.