Близнецы - Страница 71

А после они заперлись в своих комнатах и принялись за маскировку. Отросшие волосы девочки Артему удалось кое-как обрезать и даже соорудить нечто вроде каре. После они общими усилиями покрасили ее в «золотисто-пшеничный». В качестве окончательного штриха Артем сунул ей еще очки. И преображение свершилось — из старого тусклого зеркальца на них — и на себя — глядела незнакомая и, честно говоря, довольно неприятная девочка.

— Ладно, сказала Гипнос и осторожно, кончиком пальца дотронулась до своего отражения, — в целом, ничего.

Голос у нее был убитый.

Танатоса Артем попросту обрил под тройку; себе, под подозрительное хихиканье детей, попытался сделать подобие американской военной стрижки, но потом плюнул и тоже обрился. Нацепил очки — и очень неплохо вышло. Он походил теперь на сурового, изможденного духовными поисками молодого режиссера.

— А мне очки? — спросил Танатос.

— Тебе нету. Если мы все трое будем в очках, это перебор получится. Неестественно.

— Я выгляжу, как гопник, — с отвращением сказал Танатос и отвернулся от зеркала.

Оставшееся время они просидели за картой, пытаясь составить какой-нибудь оптимальный маршрут, что было, конечно, делом бессмысленным, потому что искали их везде, на всех дорогах и во всех городах, искали теперь не только власти, но и огромная прослойка мучимых совестью и ничего не делающих целыми днями людей — пенсионеры. От них спасения уж не могло быть, ни приюта, ни убежища. Так что, в сущности, было совершенно все равно, куда ехать. Конечно, где-то поиски велись тщательнее, а где-то наоборот, но ведь они все равно этого не знали. Поэтому они остановились в конце концов на Кургане — город этот хорош был уж тем, что находился почти на границе трех областей, и эта малая разница в юрисдикции могла им помочь. Плюс к тому, рядом были горы, тайга, где можно, наверное, какое-то время бродить, скрываясь. И вдобавок, совсем недалеко — Казахстан, где новые власти еще не устали гордиться независимостью и исподтишка пакостили большому соседу. Это тоже могло сыграть им на руку.

Первые звезды уже заглядывали в темные окна, когда они наконец сложили карту и сели пить чай. Ароматно дымились разномастные чашки, печально, как бы предчувствуя свою участь, поблескивал гладкой коркой шоколадный торт в голубом свете ноутбука — электричества, конечно, не зажигали.

— Вот и уезжаем, — сказала Гипнос, — мне здесь понравилось, вообще-то.

Артем кивнул; он сейчас вдруг погрузился в задумчивую и вместе с тем безмысленную полудремоту. Да, и еще один приют они оставляют, чтобы бежать куда-то. В холодную ночь, освещаемые проносящимися мимо равнодушными машинами…

— То ли еще будет! — бодро сказал Танатос, — это ты просто привыкла.

— Ну да, привыкла. Так ведь это самое главное и есть.

Танатос насмешливо фыркнул, — да ну! Конечно, здесь неплохо, и хозяин — дядька забавный. Но ведь это все мало совсем. Все равно надо было уезжать, бежать вперед.

Гипнос пожала плечами, допила чай, — все равно уезжать грустно.

— Конечно, грустно, — бодро согласился Танатос, — но на самом деле, только для этого люди и уезжают — ради этой самой любви и грусти.

Артем очнулся. Взглянул в окно — полная луна величественно парила над низкими пепельными облаками.

— Все, пора. Поехали.

Танатос кивнул обритой головой. Гипнос глядела в окно, где в далеком синем небе плыла куда-то, перемигиваясь со звездами, крохотная светящаяся точка спутника.

— Да, пошли, — она тряхнула головой, отвернулась от окна, — пора.

Крадучись, они спустились по темной лестнице, в душе навсегда прощаясь с царящим здесь запахом картошки. В прихожей было темно и стояли какие-то незнакомые (по-крайней мере, на ощупь) угловатые разлапистые предметы, так что пройти тихо не удалось. Впрочем, Андреич спал крепко и, что немаловажно, долго. И сегодня он проснется только в одиннадцать утра и будет уверен, что постояльцы уехали с рассветом.

На улице было свежо, тихо и пусто. Ветерок холодным шелком ластился к обритой макушке Артема, маленькие звезды с приветливым интересом глядели на них, темная дорога вела через сады и огороды, брошенные избы и пустыри вперед, туда, где не спал еще, наверное, центр города.

Они прошли совсем немного, как все вокруг вдруг осветил резкий электрический свет, приглушенно прокричал клаксон и к ним, веско покачнувшись на ухабине, подкатила старая синяя Нива.

— Неужели та самая? — обрадовалась Гипнос.

— Может быть, — сказал Артем.

Дверца машины приглашающее распахнулась.

«Я еще в детстве понял, что все сказки — это правда. Людоеды и вампиры охотились на детей, заманивая их в подвалы, великаны медленно умирали в больницах, не в силах нести дальше тяжесть собственного тела, а газеты пестрели рекламой предлагающих свои услуги колдунов. Я любил эти гаденькие газетенки с полураздетыми женщинами весьма средней степени привлекательности (впрочем, они меня тогда не интересовали), фотографиями убийц и насильников с коряво подрисованными топорами и пятнами крови, и — самое главное — набранными мелким шрифтом историями, делающими страшные сказки, плохие сказки, но все же — былью. Целыми днями я бродил по своему вечно слякотному и вечно пустому городу в поисках оставленных кем-нибудь газет. И они находились — отсыревшие, смятые, с оборванными обложками. И тогда я, осторожно оглядываясь по сторонам, медленно приближался и, вдруг схватив, тут же прятал в карман. Потом, всем телом чувствуя свой секрет, я искал какой-нибудь укромный уголок — в глубине кустов, на ржавой крыше гаража, во дворе брошенного дома — и, развернув свое сокровище, чувствовал, как холодеет моя душа и волны поднимаются где-то в темной глубине меня, куда я еще не мог заглянуть. Уж конечно, я знал — чувствовал — что я делаю. Что-то плохое, быть может, худшее, чем то, чем я занимаюсь теперь. Иначе ведь я бы не прятался. Домой я никогда их не приносил — во мне ведь и хорошее было, да и сейчас, может, есть.