Близнецы - Страница 74

Ельник был все так же пуст и бездвижен, и ни ряби не проходило по черной стоячей воде, ни звука не раздавалось, только неслышно осыпались на тихом ветру чешуинки с сухих тонких стволов — точь в точь, как осыпается кожа с псориазников. И как же я был удивлен, когда навстречу мне выехал, показавшись из-за поворота, полицейский уазик. Конечно, никуда я не побежал, а решительно двинулся ему навстречу. И наваждение рассеялось — когда машина приблизилась, оказалось, что никакой это не уазик, а старая синяя Нива.

Я остановился и поднял руку. Нива подъехала, обдав меня сладким ароматом бензина, боковое стекло медленно опустилось.

— Куда? — спросил водитель. Я сразу понял, что у него какое-то горе, но мне-то что за дело? Его горе осталось там, в реальном мире, а теперь он здесь, у меня.

— В Грязевку надо, — просительно улыбнулся я, — и обратно.

Водитель молчал и я, в приступе вдохновения, продолжил, — дети разболелись у меня, я за помощью шел.

Водитель все молчал и мне вдруг ужасно захотелось выбить ему зубы. Но тут я заметил, какие они острые, с блестящими от слюны режущими кромками, и отказался от этой идеи.

— Залезайте. Отвезем в больницу ваших детей, — ответил наконец он.

Поехали. Я заметил, что за машиной увязался один из вчерашних призраков, тот, с лицом Арины. Это, конечно, был хороший знак.

— А что с детьми? — спросил он.

— Не знаю, сердито — что за допросы? — отвечал я, — я ж не врач.

Но с ролью убитого горем папаши эти слова не вязались и я поспешил прибавить, — с крыши упали.

— Высоко?

— Хватило, рассеянно ответил я. Голова моя другим была занята, я думал, что хорошо бы мне машиной обзавестись. Вроде бы я умел водить когда-то.

— А ты сам куда? В поселок? — спросил я.

— В Грязевку.

Ну вот и все. Теперь и думать нечего, до Грязевки его допускать нельзя. Я продолжал разговор, хотя о чем шла речь, сказать сейчас не могу. Рука моя с томительной медлительностью ползла к ножу, и думать я сейчас не мог ни о чем вообще. Пусто в голове и темно было. И вот я наконец выхватил нож, и уткнул его водителю под ребро, и весело сказал, — останавливайся.

Машина замедлила ход, остановилась, и вдруг руки водителя — его тонкие белые запястья — порхнули, будто две рыбины, к бардачку. Не выйдет! Жадно хрупнув курткой, мой ножичек наконец залез ему в нутро. Я вышвырнул его из машины, сам выскочил следом и, схватив его за волосы и задрав его лицо к низкому стеклянному небу, перерезал ему горло. Кровь хлынула на мокрую землю и я закричал что-то ликующе.

Разобравшись с телом, я заглянул в бардачок. Там, оказывается, был у водителя широкий охотничий нож и я окончательно пришел в хорошее расположение духа.

Лихо развернувшись поперек грунтовки, я покатил в город. Мне захотелось послушать музыку и я одной рукой выудил из рюкзака свою старую маленькую кассету. Группа „Браво“, альбом „Весна“. Футляр тресканый-перетресканный, вкладыш истерся, как папирус, зато музыка хорошая.

Ты далеко от меня,
За пеленой другого дня,
Но даже время мне не сможет
Помеша-а-ать
Перелететь океан
И, разогнав крылом туман,
Упав с ночных небес,
Скорей тебя обнять.

Пел я неведомо кому и несся в своей новой машине навстречу городу, и размахивал в такт рукой, и что-то мне подсказывало, что меня ждут веселые денечки.

Веселые денечки мои кончились довольно быстро. Первая жирная темно-синяя капля растеклась по лобовому стеклу, включенные дворники размазали ее еще шире. И с неба хлынул густо-черный сливовый дождь. Тут же стало темно, и в темноте загорелись глаза чудовищ. Огромные, желтые, немигающие, они глядели на меня из темноты, то приближаясь с мгновенной скоростью, то снова прячась вдали. С обмершим сердцем, медленно-медленно ехал я им навстречу сквозь непроницаемую, жирную, черную пелену дождя. Где-то далеко, над огромной полуразрушенной пирамидой, высившейся за городом, вспыхивали молнии. И глядели на меня из темноты невидимые кошмары с мерцающими тусклым желто-оранжевым светом глазами.

Я ехал очень медленно, почти в полной темноте и слышал, как отдаются в сидение быстрые, тяжелые удары моего сердца. Из черноты вокруг выросли впереди невыносимо жуткие силуэты острокрыших изб, одна из них тут же осветилась изнутри багряно-желтым светом и тут же распахнула слепящую, бездонную пасть окна. Молнии исчезли, и гром не гремел, и даже вязкий иссиня-черный дождь неслышно колыхался теперь вокруг моей маленькой машинки. Ничего не было, только чернота и пустое желтое окно.

Я завыл от ужаса, кое-как остановил машину, перелез назад и скорчился там на полу, под сиденьем, с обреченным ужасом глядя на темные стекла — не заглянет ли ко мне мой кошмар, прячущийся в темноте, не идет ли кто из избы за мной?

Долго я так пролежал, пока мир не посветлел немного, и пока мне совсем уж холодно не стало. Тогда я кое-как сел, тихонько растер онемевшее тело, и, раз со мной ничего страшного не случилось, осмелел и, поднявшись, выглянул в окно. Стоял тихий сумрачный рассвет. Дорога была пуста и поля кругом были пусты, и редкие заросли низких деревьев. Я, оказывается, уже подъехал к пригородам и перед машиной действительно тихо стояли старые черные избы. Я вытащил сигареты, закурил. Тишина не всколыхнулась, набросилась на меня стремительно. Тогда я открыл дверь и пошел в сторону от дороги, на близкий звук плещущейся воды.

Прозрачная, узенькая речушка весело бурлила меж нежных ивовых берегов. Я долго шел вдоль нее, пока не увидел наконец спокойную темную заводь, оттененную льнущим к воде ракитником. Я разделся, развесив пахнущую кровью, потом и табачным дымом — больше всего табачным дымом — одежду на ветвях и опустился в холодные, спокойные воды.